Хозяйка розария - Страница 71

— Долго это, наверное, не продлится, — утешила его Беатрис. — Говорят, что в России дела у немцев идут неважно.

Жюльен вскинул вверх руки.

— Кто может это знать? Гитлеру помогает дьявол, а дьявол силен, — он резко сменил тему. — Что с Пьером? Он все еще у вас?

— Да. Тогда его допрашивали и пытали.

— Этого я и боялся. Мне не надо было бежать, не так ли? Но я так долго вынашивал эту мысль, строил планы. Я пытался уговорить и Пьера бежать вместе со мной. Но он оказался слишком робким. Говорил, что никогда не отважится на побег. Постепенно я понял, что бежать мне придется одному, что у Пьера не хватит на это мужества.

— Сейчас ему живется сравнительно неплохо, — сказала Беатрис. — Сейчас зима, работы в саду мало. Еды ему дают мало, но обращаются с ним хорошо.

Жюльен, думая о своем, рассеянно кивнул. Потом встрепенулся и нервно оглянулся.

— Нам надо быть очень осторожными, — озабоченно сказал он. — Ты уверена, что за тобой никто не шел?

— Нет, никто. И я ничего никому не скажу. Я только надеюсь… — она не договорила, зная, что Жюльен догадывается, о чем она думает. Облавы и обыски были на острове в порядке вещей, и дом доктора Уайетта не был от этого застрахован. Жюльен день и ночь находился в страшной опасности.

— Мы выстоим, — она жестом обвела маленькую кухню, подразумевая весь остров. — Мы перенесем все. Эту войну, немцев, все это проклятое несчастье.

Жюльен улыбнулся. Улыбка осветила его мрачное лицо, и Беатрис вдруг увидела, как он, на самом деле, молод.

— Все это проклятое несчастье, — повторил он. — Я тоже убежден, что мы выдержим.

К весне 1942 года военное счастье стало изменять немцам, и несмотря на все усилия оккупантов перекрыть все источники информации, кроме собственной пропаганды, население острова знало, что происходит на фронтах по всему миру: едва ли не в каждом доме люди тайно слушали Би-Би-Си. Сведения распространялись от деревни к деревне, от дома к дому. В России дела у немцев шли все хуже и хуже, а население Германии по ночам страдало от налетов английских бомбардировщиков. Поговаривали, что скоро в войну всерьез вступит Америка, другие, правда, возражали, что это никогда не произойдет. Говорили также, что Черчилль планирует вторжение на континент, но другие считали, что это абсурд, потому что Черчилль никогда не сможет собрать для этого достаточно войск. Возмущение нарастало, но, хотя никто не знал ничего определенного, было понятно, что ход войны переменился: каким-то неуловимым образом изменилась пронизанная лучами побед аура немцев. Она утратила свой блеск. Нацисты были уверены, что никто и ничто не сможет их остановить, но теперь эта вера пошатнулась. Немцы тоже оказались уязвимыми.

— Им долго сопутствовала удача, — говорил доктор Уайетт. — Но счастье не возьмешь в вечную аренду. Оно приходит и уходит, от немцев тоже, как и от всех остальных.

Беатрис стала еще чаще, чем прежде, ходить к подруге, потому что Эрих продолжал часто и надолго уезжать во Францию, а Хелин — хотя и пыталась удержать Беатрис дома — не отваживалась запрещать эти визиты. Беатрис замечала, что Мэй ревнует к ней Жюльена; до сих пор она была единственным ребенком, знавшим эту тайну, а теперь в нее была посвящена и Беатрис. При этом она больше времени проводила на чердаке у Жюльена, вместо того чтобы хихикать, болтать и гулять с Мэй. Она часами говорила с Жюльеном, экзаменовала его в английском и училась у него говорить по-французски. Он читал ей вслух Виктора Гюго и рассказал, что этот французский поэт долгое время жил на Гернси.

— Читай дальше, — попросила она. Беатрис настолько захватил «Собор Парижской Богоматери» — история звонаря Квазимодо — что она не хотела прерывать чтение.

— Мне кажется, что скоро ты вообще перестанешь со мной знаться, — обиженно сказала однажды Мэй, когда Беатрис, придя к ней, коротко поздоровалась и собралась на чердак. — Ты совсем перестала обращать на меня внимание!

— Я обещала Жюльену, что… — начала было Беатрис, но Мэй не дала ей договорить.

— Жюльен, Жюльен, Жюльен! — закричала Мэй. — Ты вообще не можешь думать ни о чем другом! Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты влюблена в Жюльена, вот что! Ты втюрилась в него по уши, и поэтому все время к нему бегаешь!

— Таких глупостей я от тебя раньше не слышала, — раздраженно ответила Беатрис, но слова подруги весь день, до самого вечера, продолжали звучать у нее в ушах. «Мэй права», — подумала Беатрис, и эта мысль потрясла ее. Конечно, она в него влюблена, влюбленность и была тем странным чувством, которое переполняло ее все последнее время. С того момента, когда Жюльен в день своего бегства так странно на нее посмотрел, в ее душе что-то изменилось, но она и сама не понимала, что. Теперь, когда все вдруг стало ясно, она ощутила в груди невыносимое стеснение. Вернувшись домой, она заперлась в своей комнате и принялась разглядывать себя в зеркале, стоявшем на комоде, и пытаясь посмотреть на себя глазами Жюльена. Из зеркала на нее смотрела высокая тонкая девочка с длинными руками и ногами, с узким, немного заостренным, и, как ей показалось, не вполне законченным, лицом. На лице выделялись слегка раскосые глаза — «кошачьи глаза», как часто говорила Хелин — которые серьезно и немного скептически смотрели на мир. Она выглядит старше, чем Мэй, подумала Беатрис, и, вообще, старше, чем тринадцатилетняя девочка. Ей не понравились ее волнистые, темно-каштановые волосы — они были густые, непослушные и растрепанные. Как ей хотелось, чтобы они были мягкими и шелковистыми.