Хозяйка розария - Страница 101

101

— Но почему тогда она все время крутится возле него?

— Об этом спрашивает и Беатрис. Она не ждет от этой связи ничего хорошего. Беатрис прямо сказала Мэй, что ее внучка хочет шикарно жить в Лондоне, а Алан, как последний простофиля, будет за это платить. Мэй обиделась, а Беатрис страшно волнуется.

— Она говорила об этом с Аланом?

— Он взрослый человек, ему за сорок. Он не желает слушать мать. Она это знает и поэтому не звонит.

— Может быть, Майя изменилась.

— Я говорила об этом. Но Беатрис подняла меня на смех. Она не видит в Майе ничего хорошего.

— А вы видите?

Хелин задумалась.

— Боюсь, в данном случае Беатрис права. Нельзя, правда, огульно и навечно осуждать человека. Конечно, Майя может измениться. Но мне кажется, что никто на острове не думает, что это на самом деле возможно.

Франка мелкими глотками пила чай. Она очень устала; ей казалось, что эта усталость — после разговора с Михаэлем — свинцовой тяжестью навалилась ей на плечи. Если подумать, то она всегда, на протяжении всех последних лет, испытывала усталость, когда говорила с ним, и даже тогда, когда просто молча сидела с ним за одним столом. Михаэль как будто высасывал из нее все жизненные соки, всю энергию. Бывали моменты, когда ей становилось лучше, когда она чувствовала, что становится сильнее; но приходил Михаэль и, образно говоря, протыкал иголкой воздушный шарик. Воздух со свистом выходил, и оставалась одна обвисшая оболочка.

«Обвисшая оболочка, — подумалось Франке. — В его глазах я никогда не была чем-то большим».

Нет, надо непременно отвлечься от мыслей о Михаэле. Он, словно привидение, поселился в ее мозгу и не собирался никуда уходить. Франка слишком хорошо знала, какая карусель докучливых и изматывающих мыслей завертится в ее голове, если не выгнать оттуда Михаэля.

— Отец Алана жив? — спросила она. — Я хочу сказать, они с Беатрис в разводе, или она вдова?

Хелин тотчас понизила голос.

— Не знаю, имею ли я право об этом рассказывать… — было, однако, ясно, что она об этом расскажет. — Кроме меня, об этом знает только Мэй, и я думаю, что она хранит эту тайну.

— О чем?

Хелин заговорила еще тише, и Франке пришлось напрячь слух, чтобы понять слова собеседницы.

— Человек, который был мужем Беатрис, Фредерик Шэй, не был отцом Алана!

— Нет?

— Нет, она ему изменила — и плодом этой измены стал Алан.

— О…

— Да. Беатрис тогда провела на Гернси целое лето. Это было… — Хелин задумалась, — в пятьдесят шестом или пятьдесят седьмом году… нет, в пятьдесят шестом. В тот год она долго пробыла здесь. Она хотела продать родительский дом и искала покупателя.

— Где она тогда жила?

— По ту сторону пролива, в Англии, в Кембридже. Шэй был там профессором колледжа. Беатрис решила не возвращаться на Гернси, и Шэй уговорил ее продать родительскую усадьбу. Сама она никогда бы до этого не додумалась — в конце концов, я продолжала жить в этом доме.

Для Хелин, очевидно, было очень важно подчеркнуть это обстоятельство. Негодяй был Шэй, а не Беатрис. Франка все же сомневалась, что дела обстояли так, как излагала их Хелин. Скорее всего, Беатрис тоже была полна решимости сжечь за собой все мосты. Судя по тому, что Франка уже знала, Беатрис очень хотела — хотя бы отчасти — удалить Хелин из своей жизни.

— Я часто ездила к ним в гости в Кембридж, — продолжала Хелин, — и мне никогда не приходило в голову, что Фредерик что-то имеет против меня. Он был всегда так дружелюбен… Но, думаю, что втайне он всегда интриговал против меня.

— Почему, — спросила Франка, — после войны вы не вернулись в Германию, на родину?

— Вы слишком молоды, — ответила Хелин, — и не жили в то время. После войны вдруг выяснилось, что в Германии никто не был за нацистов. Если бы вы тогда послушали немцев, то узнали бы, что все они в душе были борцами сопротивления. Это означало, что на всех, кто достоверно служил нацистам, на всех, кто чего-то достиг в Рейхе, свалили всю вину. Эрих был мертв, но продолжал оставаться идеальным воплощением образа вездесущего врага. Как его вдова… Господи, я просто боялась. Я не хотела возвращаться, потому что в Германии на меня все показывали бы пальцем.

— Но ваша семья, наверняка, осталась в Германии.

Хелин отрицательно покачала головой.

— Нет. Только мать. Но она еще до войны оказалась прикованной к постели. В возрасте пятидесяти лет она перенесла тяжелый инсульт и с тех пор нуждалась в уходе. Она жила в доме инвалидов и никого не узнавала, даже меня.

— С тех пор вы ни разу не были в Германии?

— Была. Один раз. В апреле 1951 года я ездила на похороны матери, но на следующий же день вернулась назад.

— Я не могу понять одного, — сказала Франка. — Мне все же кажется странным, что здесь вы чувствовали себя лучше. Немцы были здесь оккупантами в течение пяти лет. Не могли же люди относиться к вам, как к друзьям!

— В последний год оккупации, когда наступил голод, здесь на острове возникла своего рода солидарность между немцами и местными жителями, — возразила Хелин. — Беатрис наверняка вам об этом рассказывала. Естественно, была враждебность, направленная, в том числе, и против меня. Но все держались в рамках. В целом здесь мне было лучше, чем если бы я вернулась в Германию.

— Но вы же были здесь совсем одни. После того, как Беатрис уехала…

Лицо Хелин помрачнело.

— Я никогда не понимала, почему она покинула Гернси, — резко произнесла она, — сразу после войны… Ну, хорошо, допустим, она хотела выяснить, что сталось с ее родителями. Для этого она, естественно, должна была поехать в Лондон. Но после этого она не захотела возвращаться. Она, правда, приехала, чтобы окончить школу, а потом уехала учиться в Саутгемптон. Я заклинала ее остаться. Но она отвечала, что не хочет разводить розы, а я говорила, что, ради бога, пусть она этого не делает, что есть и другие возможности заработать на жизнь. Но она не хотела оставаться в родительском доме, потому что ее родители, как она узнала, погибли во время войны.

101