Хозяйка розария - Страница 89

Беатрис подумала, что мышка, с которой играет кошка, чувствует себя точно так же, как она. Эрих обложил ее со всех сторон и загоняет в угол.

«Скажи, что ты думаешь, скажи прямо, — подумала она, — и тогда посмотрим».

— Кто из нас мог быть ночью на пляже? — закричала Хелин. — Среди нас нет сумасшедших. Да я бы просто умерла от страха!

— Знаешь, тебя я действительно не могу представить ночью на пляже, — сказал Эрих. — Представьте себе такую картину: Хелин, пробравшаяся в Пти-Бо через скалы, сидит на песке и ест шоколад… Тебе не кажется, Беатрис, что такое поведение не свойственно Хелин?

— Нет, не свойственно, — чужим, севшим голосом ответила Беатрис.

— Но и Беатрис никогда бы этого не сделала, — сказала Хелин. — Да и зачем?

— Там на пляже самое подходящее место для романтических встреч, — объяснил жене Эрих. — Теплая августовская ночь, небо, усеянное звездами, шум прибоя… веет нежный ветерок… Бог мой, Хелин, ведь мы тоже когда-то были молодыми!

Эрих посмотрел на Беатрис, мгновенно погасив улыбку.

— Ну, хватит болтать, — холодно произнес он. — О тебе можно многое сказать, Беатрис, но недостатком ума ты не страдаешь. Ты же понимаешь, что отпираться бесполезно. Итак, с кем ты встречалась сегодня ночью на пляже?

Это была невероятная глупость, идиотская ошибка, брать с собой шоколад! Ни в коем случае нельзя было идти на такой риск.

Эрих был убежден, что только она могла взять с собой на берег шоколад, а человек, которого солдаты приняли за вражеского шпиона, был ее любовником, с которым она тайно встречалась. Тем не менее, он отдал приказ прекратить поиски шпиона, так как нисколько не сомневался в том, что это какой-то местный парень, который давно сидит дома, и найти его не представляется никакой возможности. Но от Беатрис он хотел узнать две вещи: кто этот парень и давно ли она с ним встречается.

Это был форменный допрос, продолжавшийся до позднего вечера. Беатрис сидела на стуле в столовой, держа на коленях мокрое платье, словно защитную подушку. В голову Беатрис лезла неуместная мысль о том, что платье, высохнув, будет очень мятым, и его будет трудно отгладить. Это была самая пустяковая проблема из всех, с которыми ей пришлось столкнуться, но она упрямо держалась за эту мысль, потому что, как она потом поняла, ей, вообще, надо было за что-то держаться.

Эрих расхаживал по комнате, садился, снова вставал и принимался ходить взад и вперед. Он говорил тихо, он кричал, становился то опасно вкрадчивым, то откровенно агрессивным. Он бушевал и орал, он шептал, приблизив лицо к лицу Беатрис так, что она ощущала его дыхание. Она старалась не отпрянуть, старалась не выказать страха. Собственно, сильного страха она и не испытывала. Она была слишком ошеломлена и оглушена, для того чтобы бояться. Она думала только об измятом платье и о том, что надо молчать, молчать, невзирая ни на что.

Несколько раз в комнату заглядывала Хелин. Она выла что-то нечленораздельное, и казалось, что у нее вот-вот случится нервный обморок. Хелин была потрясена до основания. Она была слишком инфантильна для таких сцен и не знала, как далеко может зайти ее муж, чтобы выбить правду из Беатрис. К тому же, фактически получилось, что у ее приемной дочери давно появился друг, к которому она бегала на свидания, и ни она, ни Эрих об этом даже не догадывались. Хелин была в полной растерянности и лишь беспомощно спрашивала себя, как удалось Беатрис сохранить свои отношения в такой тайне, что никто о них не знал.

Беатрис, между тем, упрямо молчала. Час за часом. Постепенно она привыкла к своему молчанию, пряталась в него, как в темное убежище, перестав воспринимать голос Эриха и его жаркое дыхание.

— Ты заговоришь, — сказал он ночью. Голос его звучал хрипло и утомленно. — Рано или поздно ты заговоришь. Я знаю средство развязывать языки.

Беатрис подумала, не собирается ли он передать ее палачам из СС, которые изобьют ее в кровь, как они избили Пьера. Но инстинкт подсказывал, что Эрих никогда этого не сделает. Он делал все, чтобы ее запугать, но, надо отдать ему должное, он ни разу ее не ударил. Что-то удерживало его от того, чтобы делать самому грязную работу или поручить ее другим. Он предпочитал более тонкие методы. Он хотел измотать, лишить способности к сопротивлению, измучить непрерывными прямыми вопросами.

Наконец, движением руки он прогнал ее прочь, в ее комнату. Она поднялась к себе, расправила на стуле мятое платье и забралась под одеяло. Она была истощена и измотана. Но несмотря на страшную усталость, сна не было. Она всю ночь беспокойно ворочалась в постели, а когда настало утро, была готова к продолжению допроса.

Допросы длились почти три недели. Эрих не пускал Беатрис в школу, и сам практически не выходил из дома. На случай, если ему надо было уйти, Хелин и оба солдата получили строжайший приказ ни под каким видом не выпускать Беатрис из дома. У нее не было никакой возможности встретиться с Жюльеном, но и это было возможно только в том случае, если ему посчастливилось вернуться к Уайеттам, но она не могла узнать даже этого. Беатрис допускала, что Мэй могла поинтересоваться, где ее подруга, но ее к ней не пустили. Она не знала, что сказали Мэй, чтобы объяснить отсутствие Беатрис в школе. Но интересовало ли это Уайеттов? Интересовало ли это Жюльена?

Она поняла тактику Эриха: он ее изолировал. Он изолировал ее от всего, что составляло ее жизнь, ее повседневность. Он изолировал ее от друзей, соучеников, от обязанностей и потребностей, определявших течение ее жизни. Она осталась одна, оторванная от всяких сведений о том, что происходит за пределами дома. К тому же, каждый день ей по голове, словно молотом, стучали его вопросы.