Хозяйка розария - Страница 181

181

Здание кафе стояло так, что закрывало веранду от всякого ветра, и на ней было очень жарко.

Беатрис давно уже сняла куртку, а теперь стянула через голову и свитер. Под свитером была белая футболка, на груди которой была изображена лошадиная голова. Беатрис попыталась обеими руками кое-как пригладить растрепавшиеся волосы.

— Господи, кто бы мог подумать, что сегодня будет такая жара!

Жюльен посмотрел на нее и улыбнулся.

— Беатрис, я сейчас скажу тебе избитый комплимент, но, знаешь, ты совсем не изменилась. Конечно, ты стала старше, так же, как и я. Но твои движения, твоя улыбка, поворот головы… все это осталось прежним. В твоем облике нет ничего старушечьего. Ты осталась той же юной девочкой, которая сидела со мной на чердаке в Ле-Вариуфе и читала Виктора Гюго.

— Ты преувеличиваешь, — возразила Беатрис, — между мной и той девочкой — световые годы. Больше того, целая жизнь.

— Ты с тех пор перечитывала историю звонаря Собора Парижской Богоматери?

Она посмотрела на него, раздумывая, в какой степени можно продемонстрировать ему свою сентиментальность.

— Я часто ее перечитывала, — сказала она наконец, — и каждый раз она вызывала у меня массу воспоминаний. Наверное, с возрастом человек начинает находить в воспоминаниях все больше и больше удовольствия.

— Я тоже часто перечитывал эту книгу и каждый раз вспоминал о нас с тобой, — он вытащил из коробки сигару и протянул ее Беатрис, но она в ответ покачала головой. Она никогда не любила сигары.

— Оглядываясь назад, видишь многие вещи в ином свете, — снова заговорил он, — для меня те времена все больше и больше затягиваются романтической дымкой, и мне приходится каждый раз напоминать себе, что они были далеко не прекрасны. Они были жестокими и опасными, а я был в полном отчаянии. Нацисты украли у меня лучшие годы жизни. Я сидел на чердаке, смотрел сквозь слуховое окно на синее небо и был готов выть, проклиная судьбу. Но ты и так это знаешь. Я тогда постоянно жаловался тебе на судьбу.

— Думаю, однако, что понятием «судьба» ты только что воспользовался по праву, — сказала Беатрис. — Такова была наша судьба. Твоя и моя. Мы не должны запрещать себе видеть в ней романтическую сторону. Это значит, что мы приняли то, что было нам суждено, что мы примирились с этим. И это хорошо. Все иное привело бы нас к озлобленности, сделало бы жертвами болезней.

На мгновение Жюльен оторопел, потом рассмеялся.

— Ты всегда была изумительно практична. Мы стали бы жертвами болезней! Не знаю никакой другой женщины, способной на такие ассоциации.

Она помешала ложечкой в чашке. Она продолжала напряженно, как и в начале их встречи, всматриваться в Жюльена. Ему скоро восемьдесят, но она бы дала ему не больше семидесяти. Все, что он говорил о живости ее движений, с полным правом можно было бы сказать и о нем. Он не производил впечатления старика. Его некогда темные волосы стали седыми, гладкое юношеское лицо покрылось морщинами, но глаза остались ясными, блестящими и острыми.

Он рассказал ей, что развелся с Сюзанной, развелся давно, еще в шестидесятые годы, а потом был женат дважды. Со второй женой он развелся в семидесятые, а третья жена умерла от рака в 1992 году.

— С ней я был по-настоящему счастлив, — убежденно произнес он, — у нас было полное взаимопонимание, мы не стесняли свободу друг друга. Наверное, все дело в том, что мы оба были уже не молоды, были уже зрелыми людьми. Она не пыталась меня перевоспитать, а я перестал оглядываться на других женщин. В какой-то момент жизни это становится смешным, ты не находишь? Во всяком случае, когда в волосах появляется седина. Мне это стало не нужно. У меня было ощущение, что я возместил потери упущенных лет — если вообще можно так говорить. Каждая пора жизни имеет свои особенности, каждая невосполнима и неповторима.

Только теперь, спустя несколько часов после того, как они столкнулись на набережной и, не веря своим глазам, уставились друг на друга, он спросил:

— Что стало с твоим — как его звали? — Фредериком? Вы все еще вместе?

Она покачала головой.

— Нет, и уже очень давно. Мы развелись больше сорока лет назад. С тех пор мы ни разу не виделись. Я даже не знаю, жив ли он.

— Поэтому ты снова на Гернси, — заключил он. — Я думал, что ты навсегда осталась в Кембридже. Ты тогда была полна решимости навсегда уехать с острова.

— Все вышло по-другому, — сухо произнесла она, и по ее тону было ясно, что она не хочет углубляться в эту тему. — Практически всю свою жизнь я провела на Гернси.

Он внимательно и задумчиво посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Я был здесь несколько раз, — сказал он, — в последний раз в марте, а до этого в прошлом году в августе. Сегодня я приехал рано утром из Сен-Мало, и задержусь здесь на пару дней.

— Ты ни разу не попытался меня найти, даже когда приезжал сюда. Ни разу — за все годы.

— Я же думал, что ты в Кембридже, — вяло попытался оправдаться он, но Беатрис только качнула головой.

— Ты не мог точно это знать. Стоило хотя бы попытаться.

— Ты права. Но… знаешь… как-то не сложилось.

Она поняла, что он хотел этим сказать: ей нет больше места в его жизни. Она уже не вписывается в нее. Она принадлежит к иной эпохе, и он не испытывал никакого желания включать ее в свою новую жизнь. Это означало бы смешение несовместимых частей, а он хотел размежеваться.

Но он, однако, перечитывал Виктора Гюго, и это вызывало у Беатрис почти детское ликование: он читал Гюго и вспоминал о нас. Он так и не смог полностью выбросить ее из сердца. Между ними не было отчуждения, хотя они не виделись почти полвека. Они мирно сидели на солнышке, как пожилая супружеская чета, которой есть о чем помолчать, ибо они и без слов понимают друг друга. Они могли бы раскрыться друг перед другом в рассказах о том, что произошло с ними за прошедшие годы и десятилетия, но они не испытывали в этом ни малейшей потребности. Время от времени они перебрасывались несколькими словами, делясь друг с другом какими-то фактами, но в основном они молчали.

181